Воспоминания администратора.

Опыт исследования принципов управления инородцев.

А. И. Термен.

На правах рукописи.

 

ПЕТРОГРАД.

Типография Л. Сапер, Владимирский пр., д. 7.

1914.

 

ОГЛАВЛЕНИЕ.

По поводу управления инородцами.

Рождество

Эпилог.

 

По поводу управления инородцами.

Проявившееся за последнее время стремление упорядочить администрацию и быт инородцев окраин Российской Империи побуждает меня изложить то к чему меня привели опыт и изучения в этой области. Восточная пословица говорит: «Подарок факира  —  фиговый листок, но это все, что он имеет». Так и я хочу поделиться тем малым, что имею. Может быть этот слабый опыт поможет несколько яснее выяснить вопрос, который, к сожалению, до сих пор не в достаточной степени изучался, или вернее, к которому недостаточно применялись выводы исследований в областях биологии, социологии, психологии и этнографии. А между тем все эти науки, тесно связанные между собою, имеют непосредственную связь с администрацией. Игнорирование этих наук в области администрации приводит к ряду ошибок, которые исправляет жизнь, разрешая вопросы простыми естественными последствиями этих ошибок.

Естественными последствиями целого ряда административных ошибок и объясняется, таким образом, вымирание самоедов и их стад, вечные беспорядки на Кавказе, обнищание инородцев Сибири, андижанское восстание, поднятое минтюбинским ишаном, и полный упадок некогда несравненно более заселенного и цветущего камчатского края. Поэтому, всеми помыслами сочувствуя новому течению в области администрации, я настоящей запиской хочу изложить результаты моих работ по некоторым вопросам, по которым сама жизнь и мой административный опыт мне дали некоторые ценные указания.

Приступая к рассмотрению вопроса об управлении инородцами, нужно, прежде всего, выяснить себе понятие: «администратор над инородцами» и обязанности, какие это наименование накладывает на носящего его. Надо признаться, что, к сожалению, слишком многие из носящих его склонны в нем видеть синоним слова «властитель» и, становясь администраторами, лишь хотят властвовать. Поэтому, во избежание смешения этих двух понятий, я постараюсь выяснить, что собственно я подразумеваю под словом «администратор» и какие, по моему мнению, обязанности налагает роль администратора.

Администратор есть представитель правительства и, как таковой, должен вверенное ему население вести по пути прогресса, а потому администратор есть воспитатель в высшем значении этого слова. Из этого следует, что точка отправления его деятельности будет: знакомство с инородцем и его бытом; дальнейший путь его будет постоянное изучение изменяющегося подведомственного ему материала, в котором он должен вызвать к жизни и деятельности все потенциальные силы, пользуясь для этого всеми данными науки и высшей культуры, представителем которых для инородцев является он. Конечная цель такого администратора-воспитателя будет: выработать из вверенного ему материала надежно-слитую с коренным элементом империи культурную единицу, которая, согласно принципу взаимопомощи, всеми развившимися ее силами содействовала бы общему росту и развитию Империи.

Следовательно:

а) Администратор всегда должен помнить, что он есть воспитатель и что поэтому он должен изучать вверенный ему народ в его прошлом, постоянно изучать его меняющееся настоящее и снизойти до его понятий, ибо легче человеку развитому снизойти до уровня понимания дикаря, чем дикарю подняться до понятий человека развитого, так как этот последний в унаследованном родовом опыте прошел уже стадию дикаря, а дикарь в наследство получил лишь опыт предшествующих стадий развития.

б) Администратор, имея в виду конечную цель должен вести вверенный ему народ, придерживаясь естественной эволюции, не делая скачков, но несколько ускоренно, вводя в развитие инородцев результаты трудов своего народа. Для того, чтобы постоянно быть на высоте призвания, администратор должен, не теряя из виду конечную цель, постоянно иметь перед глазами народный идеал вверенных ему инородцев, никогда не попирать его, указывать на него инородцам; в глазах инородцев стараться быть лучшим между ними, ценить и поощрять проявления стремлений к добру.

Приведу пример, хотя и не совсем подходящий, так как в Маньчжурии не было собственно «русской администрации».

В бытность мою полицеймейстером в Мукдене, проезжая по одной из улиц, я заметил, как стоявший у одной из лавок полицейский, быстро перейдя улицу взял под руку какого-то старика, желавшего перейти на другую сторону, и осторожно его перевел через улицу. Старик был одет в рубища, ни слова не говорит с полицейским и пошел потихоньку дальше. По всему было видно, что старик совсем не был знаком полицейскому. Я осведомился об имени полицейского и, вернувшись домой, отправил в китайскую полицию рубль для передачи ему, причем написал начальнику полиции, что не могу не отметить отрадного факта «уважения к старику» и того, что полицейский так хорошо помнит свои обязанности к старшим (4-я из 5-ти основных обязанностей китайца). Впоследствии я мог убедиться, что это произвело хорошее впечатление на полицейских и даже жителей этой улицы, так как в этом участке полицейские как то особенно старательно отдавали мне честь, а жители кланялись, что на других улицах бывало редко.

Факт этот, сам по себе незначащий, имел тем не менее в глазах китайцев большое воспитательное значение.

Я убежден, что одобрение подобных проявлений народной души на всякого инородца подействовало бы благоприятно; при таких обстоятельствах становишься близким тому, кому сочувствуешь.

Если, таким образом, став ближним инородцев, показать, что понимаешь их, что сам как и лучшие из них, стараешься провести их идеалы, то вне всякого сомнения симпатия инородца будет на стороне администратора.

Если теперь рассмотреть на чем основана этика инородца, то мы увидим, что основанием этики является патриархальный быт.

Из этого следует, что прототипом личности начальника над инородцами является глава семьи, глава племени. Администратор, поэтому, с самого начала своей деятельности должен показать вверенному ему народу, что он солидарен с ним на почве самых древних унаследованных отношений — устоев патриархального быта. Этим он сразу приобретет доверие инородцев, так как инородец без всякого усилия мысли почувствует, что начальник его понимает и что он понимает начальника. Между ним и начальником установится унаследованная родовая связь и начальник отныне имеет возможность между инородцами занять место достойнейшего, «старшего в роде», чем он и должен быть.

Раз начальник в душе инородца занял подобающее место инородец будет слушаться и его советов и его приказаний. Вот тут то и открывается перед администратором вся ширина, поля его деятельности. Он знает народ в его прошлом, изучает его в настоящем, знаком с его обстановкой и деятельностью, видит его добродетели и пороки, способности и недостатки  —  теперь, как воспитатель, он должен имея перед глазами конечную цель, взвесить, что из имеющегося нужно подавить, что изменить, что развить. Ему предстоит также выбрать пути, по которым он пойдет к намеченной цели. Выбор этих путей к частности всецело зависит от народа, к которому администратор-воспитатель приставлен.

Чем выше стоит народ, тем меньше, конечно, придется администратору останавливаться на первоначальных отношениях, но не следует забывать, что эти первоначальные отношения всегда близки каждому человеку и всегда найдут в нем отзвук. По этому поводу мне вспоминается одно из предписаний Петроградского градоначальника, данное лет 20 —  25 тому назад. Оно заключалось в том, чтобы полицейские на улице и в садах также следили за обращением с детьми нянек и т. д. Мне живо помнится с каким чувством удовольствия весть эта передавалась далее лицами не имевшими детей. Мера эта как будто сближала чинов полиции с публикой. Почему же такая в сущности простая мера нашла такой отзвук даже в петроградской публике. Причину этого отзвука понять легко. Это инстинктивное воспоминание родственных отношений патриархального быта, забота начальника о сохранении потомства своего племени. И подобная забота о детях всегда сближает людей, каково бы ни было различие их социального положения, ибо она дает им чувствовать их родовую связь, и чувство это за древностью превратилось в инстинкт.

Приведу несколько примеров из моей административной практики в Туркестане.

Когда в 1898 году вспыхнуло в Фергане Андижанское восстание, вызванное Минтюбинским ишаном, то администрация Туркестанского края захотела озаботиться о не повторении подобных движений в будущем и, так как она смотрела не в корень вещей, то и решила лишь несколько увеличить количество административных лиц, не задумываясь однако над тем, что не следует ли изменить состав администрации или по крайней мере выработать административный целесообразный режим?

Митюбинский ишан на суде сказал, что он поднял восстание потому, что русские развращают народ, что под владычеством русских народ забывает Бога, становятся ворами, развратниками, пьяницами, что семьи распадаются и что в будущем введение русского закона грозит полным развалом всего мусульманского общества. Несмотря на то, что подобное заявление должно было бы обратить на себя внимание местной администрации, администрация эта к нему отнеслась лишь по букве узаконенных положений и т. д. судила, подавила восстание и вопрос об управлении туземцами остался в той самоуверенной стадии наивности, когда кажется, что нельзя выдумать лучше чем то, что уже написано.

А между тем Минтюбинский ишан сказал сущую правду, его устами говорили лучшие люди и хотя пути, которыми он «приобрел» свое влияние на народ зачастую походили на шарлатанство, тем не менее народная душа сознавала правоту его слов и присутствовавшие на суде представители той же русской администрации вынуждены были, — опустив глаза под маской возмущенного властелина — внутренне прошептать: «Да, он прав».

Не буду входить в подробный разбор слов, сказанных Минтюбинским ишаном, скажу только, что разделив невольный вздох представителей русской власти в Туркестанском крае, я задался вопросом: где корень зла? Подготовленный несколько к деятельности администратора на Востоке, изучивши насколько мог народы Азии и в частности Ислам, задача эта мне представилась не столь трудно разрешимой, как это, обыкновенно, полагают. Я решил испробовать свои силы на этом поприще и просил военного губернатора  С…… области предоставить мне место участкового пристава во вновь устроенном Ч……. участке, в который вошли 9 волостей с населением около 50,000.

Прежде чем отправиться «властвовать», я себе наметил то, «что я хочу сделать» я выработал следующую предварительную программу:

Показать, что администрация не чужда интересов и идеалов населения.

Что администрация справедлива, и карает, что с точки зрения этики ислама караемо.

Из этики Ислама указывать и напирать на то, что тождественно с христианством, чем вести народ по пути примирения с христианством.

Подобрав известные изречения из Корана, стараться требования правительства основывать насколько окажется возможным, на требованиях Корана или Шариата, чем дать почувствовать народу, что хотя он и не имеет туземных управителей, тем не менее управители его знают его закон и дорожат тем, чтобы жители были хорошими людьми по своему закону.

В виду того, что при назначении на административные должности высшая администрация никакой директивы не дает, а говорит лишь: «Руководитесь руководствами и уставами», то я и не знал, что по тогдашнему взгляду администрации в крае нужно было «игнорировать» шариат и обходиться лишь нашими законоположениями, чтобы туземцы «сами по себе» отвыкли от шариата и тоже «сами по себе всецело бы приняли наш «закон».

Видимо было рассчитано на какую то работу, которая должна была сделаться «сама собой», но каким путем эту работу вызвать, ясного отчета себе в том не давали.

Прибыв в свой участок, я созвал волостных и сельских старшин, судей и представителей населения, и после обычных в таких случаях разговоров, я их просил строго следить за тем, чтобы население жило по своему закону, чтобы помнили Бога, чтобы дети уважали и слушали родителей, младшие уважали старших, а старшие учили младших добру». Эти мои требования удивили и отчасти, может быть, и порадовали некоторых, но, в общем, все вероятно к этому отнеслись скептически, зная по опыту, что требования русской администрации с этим не вяжутся. Тем и закончилось наше первое свидание.

Через некоторое время мне пришлось убедиться, что к русскому закону туземцы прибегают, когда хотят избегнуть кары своего закона, или учинить какую либо подлость, нарушающую этику Ислама. Впоследствии я неоднократно в этом убеждался.

Дело обстояло так:

Ко мне приходит дервиш, свободно говорящий по-русски и приводит ко мне молодого сарта 18 лет, упитанного и цветущего. Дервиш мне говорит, что пришел ко мне жаловаться на отца мальчика, который сына истязает, не пускает его к родной матери, с которой развелся и которая в данный момент состоит уже женой самого дервиша; и что, видимо, отец хочет убить сына; поэтому то дервиш прибегает ко мне, как к новому начальнику и просит принять этого юношу под защиту русского закона и посадить отца в тюрьму.

Я приказываю дервишу придти завтра в селение Ч……..  где базарный день, куда вызываю также и отца юноши.

Между тем навожу у жителей, знающих отца и дервиша, справки и узнаю следующее: Отец, зажиточный, уважаемый всеми сарт, развелся с матерью юноши, поступившей в публичный дом в С………   где она и провела 10 лет. Выйдя оттуда, она вышла замуж за дервиша и совместно они, при помощи сына, вздумали обкрадывать отца. Отец, заметив это запретил сыну, навещать мать и весьма вероятно, что и побил его за кражи. Результатом этого и явилась поступившая ко мне жалоба.

На следующий день в Ч…….  был базар, привлекающий жителей со всех окрестностей. По случаю начала хлопкового сезона базар был особенно многолюдным. Для начальника был разбит шатер, а за длинным столом сидели все почетные посетители базара, казии, волостные и сельские старшины. Как всегда в таких случаях народ в праздничных костюмах толпою окружал ставку начальства.

Приходит жалобщик сын, дервиш, его жена и отец.

Я спрашиваю сына. Оп подтверждает, что отец его истязает и хочет убить. Гляжу на отца — на нем лица нет: спрашиваю, что он может сказать на обвинение сына? Он начинает говорить, губы трясутся, он замолкает и плачет.

Я обращаюсь к сыну: «Достаточно мне взглянуть в глаза твоего отца, чтобы видеть, что ты все врешь».

«Это мне не отец, а враг».

«Ну, если он тебе больше не отец, то я буду твоим отцом».

Юноша кланяется: «Куллук таксыр» (благодарю господин). Тогда я обращаюсь ко всему ареопагу, заседающему за столом: «Вы все здесь сидящие, сами отцы, уважаемые, убеленные сединами, вы чувствуете истину, скажите, если отец этого мальчика бил с утра до ночи, не кормил, как он говорит, мог бы этот юноша быть таким здоровым, краснощеким?»

Обращаюсь к юноше: «Повернись, покажись всем».

Он поворачивается. И между судьями и из народа слышится: «Ялган, ялган!» (врет).

Тогда я обращаюсь к старейшему из судей: «Что полагается по шариату сыну, который клевещет на отца, чтобы погубить его, и называет его врагом?»

Казий молчит (по шариату за это полагается смертная казнь), затем говорит, очевидно не зная, как поступить: «Можно посадить под арест».

«Эта мера мне не подходит».

«Можно дать 30 ударов рукой».

Тогда я встаю: «За то, что этот юноша себе позволил клеветать на отца, я его приговариваю получить 30 ударов нагайки». И тут же делаю знак джигитам привести приговор в исполнение. Один из джигитов берет его за руки через свои плечи «по бухарски», а другой начинает ему отсчитывать удары но спине.

После пятого удара отец с распростертыми руками прикрывает сына: «Бейте меня, не бейте его»!

Я тотчас прекращаю экзекуцию и обращаюсь ко всем: «Вы видели, что произошло... Скажите, если бы отец был изувером, каким его рисовал сын, его бы каждый день бил, да разве он бы стал за него заступаться теперь, когда он несет столь заслуженное наказание?» и не ожидая от судей ответа, я сразу кричу сыну: «В ноги, проси прощения у отца»! Тот моментально падает в ноги отцу и, плача, обхватывает его колени; растроганный отец, тоже плача, обнимает сына, переводчик мой, отвернувшись закрыл лицо руками, судьи проводят рукою по бородам, шепча: «Аллах Акбар», многие из них утирают глаза, в народе происходить тоже самое.

Дав некоторое время присутствующим успокоиться, я говорю сыну: «Помни, великий грех на душе того, кто не уважает отца, тот забыл Бога, а кто забыл Бога, лучше тому не жить. Обещай, что отныне ты будешь хорошим сыном»!

Он сознается, что крал у отца вещи, обещает всегда помнить свой долг и уважать отца.

Часа через полтора, покончивши с другими делами, я выхожу на улицу. В некотором расстоянии от ставки я замечаю стоящих в толпе народа отца и рядом с ним его сына. Сияющий отец, что-то рассказывает внимательно слушающей его толпе.

Завидя меня и отец и сын улыбаются и кланяются. Я подхожу к ним:

«Сегодня утром, говорю я сыну, ты был дурным сыном, и говорил, что у тебя нет отца, а есть враг — я стал твоим отцом и исправил тебя. Теперь же, когда ты исправился и обещаешь быть хорошим сыном, я тебе желаю всего лучшего и, как обрадованный отец, обнимаю тебя».

И я его обнял.

Приблизившиеся почти в плотную народ, схватившись за бороды, почти в один голос воскликнул «Аллаху Акбар, ты нам возвращаешь детей»!           

Тогда я обратился к народу: «Помните, что вы здесь видели и передайте всем, что если я услышу, что дети не уважают отцов, а младшие старших, то я еще гораздо строже буду наказывать».

Тот, кто знает, какое значение имеют на востоке базары, при впечатлительности и жажде новостей населения, тот поймет, как передавалось и комментировалось известие об этом «суде под базарным карагачем», явившимся полною неожиданностью для населенья, не избалованного начальством, заботящемся о проведении «этики ислама» и правил шариата, от которого народ должен «сам по себе» отвыкать, но от которого он отвыкать никакого желания не имеет, так как то, что ему предлагают взамен, для него не имеет одинаковой цены.

Но, по-видимому, народ начал уже мне доверять.

Показать, таким образом, населению, согласно 1-му пункту моей программы, что администрация не чужда интересов и идеалов народа, мне удалось сравнительно легко и, раз народ уже стал чувствовать ко мне расположение, следовало лишь ждать дальнейшего случая, который, благодаря только что описанному эпизоду, не замедлил представиться.

Через несколько времени ко мне приходит человек пять туземцев с жалобой на богатого туземца «бая», который обругал «закон». Когда арык[1] аксакал требовал от него уплаты арычной подати, тот, не желая ее выплачивать, послал и «аксакала и закон к черту». Возмущенные этим жители пришли ко мне искать управы, так как казии (судьи) их теперь бессильны. Передаю переговоры по этому поводу:

«Эти люди на тебя жалуются, что, ты обругал закон, правда это»?

«Я закона не ругал».

Обращаюсь к свидетелям:

Сотворите намаз, прежде чем свидетельствовать[2].

Свидетели идут к арыку, творят намаз (омовение) и затем возвращаются.

«Слыхали ли вы, как этот человек ругал закон»?

«Он ругал закон и мы все это слыхали, но как он его ругал мы повторить не можем».

«Мне не надо слышать как он закон ругал, достаточно того, что он посмел его ругать».

Я подхожу к виновному:

«Какой ты веры»?

«Мусульманин».

«Если ты мусульманин, то прочитай «Фатиху» (1-ую главу Корана, которую каждый мусульманин обязательно знает)».

Он читает первую главу Корана. Я, придираюсь к небольшой запинке, останавливаю его:

«Плохо читаешь, вот как надо, повторяй за мною».

Я, оттеняя каждый стих, читаю ему наизусть всю главу, а он повторяет за мной каждый стих.

«Теперь скажи «Фараизы-Иман» (Символ веры)».

Он не знает, я повторяю маневр.

«Скажи «Доаи Ифтар» (Молитва всепрощения)».

Он, молчит, я повторяю маневр, медленно с расстановкой. Свидетели переглядываются.

Одну за другой я его спрашиваю 12 разных молитв, из которых он кое-как знал лишь 3[3].

Окончив спрос молитв, я подхожу к нему ближе и, постепенно усиливая голос, как бы борясь с своим гневом:

«И ты говоришь, что ты мусульманин, и позволяешь себе ругать свой закон. Ты не мусульманин, ты собака»!

И окончательно распалясь, я ему наношу собственноручно удар и срываю чалму[4].

«Ты, собака, недостоин «салля» носить. Связать его, кричу я джигитам, он в Сибирь пойдет»!

Его вяжут и отводят в сарай. Тут же рядом стоящие свидетели побледнели как полотно, а двое стариков, из них, тряслись всем телом. «Идите домой, и приходите завтра», говорю я им сухо и коротко.

Они робко поворачиваются и идут, но пройдя шагов 10 снова поворачиваются и кланяются. Не знаю сколько раз они так поворачивались и кланялись, но пока они не исчезли из виду, идя по большой дороге до Челека, я долго видел их постоянно оборачивающиеся и кланяющиеся фигуры.

Сорвать чалму, сказать мусульманину, что он не правоверный, а собака, такие оскорбления не могут никому пройти безнаказанно, — а между тем оба эти оскорбления нанесены начальником, чином русской власти, против которой лишь несколько месяцев тому назад восстал Минтюбинский ишан, и мусульмане не только не были возмущены, но, оказывается, что в тот же вечер собрались в мечети при вечернем намазе и вознесли за меня молитву, благодаря Бога, что им дан начальник, который знает их закон и защищает его. Какой бы аргумент имел Минтюбинский ишан для восстания против русской власти при подобном настроении населения?

На другой день утром ко мне является человек двадцать туземцев.

«Мы вас пришли поблагодарить за то, что его так наказали, но мы просим вас его на этот раз в Сибирь не ссылать, так как он сильно раскаивается, а у него еще много жен, которых придется содержать».

«Вы, конечно, не за него просите, а вы заботитесь о его семьях, которые должны невинно страдать. Хорошо, если он исправился, то я посмотрю, что можно будет сделать».

Его приводят. Он приносить покаяние, сознаваясь, что ругал закон.

«Оскорбление, которое ты нанес мне, как своему начальнику, своей недостойной руганью — я тебе прощаю. Но ты забыл, что оскорбил слух присутствовавших, как не подобает делать мусульманину  —  проси у них прощение».

Он всем кланяется в ноги в ответ слышится от всех: «Бог простит». «Теперь ты примирился со мной и с ними, но ты оскорбил Бога, и этого тебе никто простить не может».

Я беру «дарра»[5] и слегка ему прикладываю через плечо три раза, он благодарит. Я передаю дарра туземцам: «Пусть каждый сделает то же самое». Я  —  то ему приложил дарру для виду, но каждый из них по очереди подходил и шепча: «Аллаху Акбар», наносил ему три сильных удара, затем отходил на свое место. С каждым ударом он кланялся и благодарил. Все остальные хранили благоговейное молчание. От прежнего зазнавшегося бая осталось одно воспоминание, он молча кланяется после каждого удара. По всему видно, что он потрясен до глубины души, он уничтожен перед сильной, понятной и родственной ему властью. Когда последний нанес ему свои три удара, я ему говорю:

 —  «Теперь, примиренный с Богом и людьми, ступай и помни, что неуважение к Богу никогда не пройдет безнаказанным, а вы, обратился я к остальным, расскажите всем что видели, передайте, что начальство ваше знает ваш закон лучше, чем вы, и что если вы сами не умеете жить по вашему закону, то я вас заставлю жить как истинным мусульманам подобает».

Все с поклоном вышли, и я из окна мог видеть, как они несколько раз оборачивались и кланялись.

Рассмотрим этот случай с точки зрения психологии и этики ислама. Мы имеем перед собою зазнавшегося гордого бая, который сам мусульманин среди мусульман ругает свой закон... невольно вспоминаются слова повешенного ишана: «русские развращают народ, народ забывает Бога». Да, этот бай всецело продукт нашего управления в Туркестане. Этот тип породили мы, и вот каким путем: завоевав край искони веков мусульманский, один из центров высокого расцвета ислама, мы себе представили, что он сразу, переродится, если мы скажем: теперь вы подданные русского царя, забудьте старое, живите по новому (такой взгляд высказан был, между прочим, покойным генералом Духовским, когда по приезде в Туркестан он сказал, что завоевание военное кончено, что теперь видит, что край уже настолько обрусел, что может управляться русскими законами, общими всей Империи). Первым долгом было отменено сдерживающее начало мусульманского закона, шариат потерял всю силу и народ, оставшийся на той же ступени развития, лишь почувствовал, что с него сняты наказания, что ему нечего бояться своего закона, так как он для него не обязателен, наказания же, налагаемые русским законом, для него совершенно не являются наказаниями, и любой мусульманин вам всегда скажет, что «русский закон слаб» и что его никто не боится. Думая дать прогресс народу, мы лишь развязали руки преступникам и сдерживаемым до сих пор суровыми наказаниями. Безнаказанность порождает преступления пропорционально тому, насколько люди далеки от нравственного совершенства в данном случае.

Возьмем данный случай. Бай обругал шариат. С точки зрения русского закона это не преступление и если бы сарты стали жаловаться русскому мировому судье, он бы им ответил: это не мое дело, ступайте к казию. На что бай может сказать: я русский подданный и желаю судиться лишь русским законом. И вот вам мусульманин, который среди мусульман может ругать свой закон безнаказанно, тогда как во время повелителей мусульман его бы за это казнили. И таких случаев много и на каждом шагу. Ну, как тут не сказать, что русские развращают народ?

Дагбитский казий мне раз задал вопрос: «Почему русские так уважают воров?»

Я ему ответил, что наоборот воровство преследуется русским законом, как и всяким другим.

Он недоверчиво улыбнулся: Вот видите ли, сказал он, раньше во время ханов, когда народ жил и управлялся по шариату, если попадался вор, ему отрубали руку, во второй раз ногу, в третий  —  голову, и воровство прекратилось. Посмотрите в Бухаре, там и теперь воровства нет, потому что там сильный закон. У нас же теперь такое воровство пошло, что каждый, кто раньше бы никогда не воровал, вором хочет сделаться, потому что русские уважают воров... и покровительствуют им. Прежде, если говорит весь кишлак судье или хану, что, мол, этот человек вор, то этого человека сейчас же и убирают. Теперь же, если все мы пойдем к уездному начальнику или губернатору и скажем, что Ахмет вор, он скажет: нет  —  вот, когда он при свидетелях украдет, тогда он будет вором. Ну скажите какой же вор крадет при свидетелях? лишь такой кому разрешено красть, который не должен стыдиться.

Наконец Ахмет до того изнахальничался, что действительно среди дня стал красть.

Подают на него жалобу прокурору и свидетели есть. Прокурор говорит, нет, он еще не вор, я ему дам защитника и если у него самого денег нет, так ему будет защитник от русского правительства... Ну, скажем, и защитник не помог, и сам он сознался,  —  он еще может жаловаться чтобы его еще раз судили: может быть и оправдают.

Но и тут же не помогло:  —  его признали виновным, и он будет наказан по русскому закону. А в чем это наказание? его сажают в тюрьму, там светло, полы подметают, тепло, каждый день кормят, в баню водят и работать не надо. Там лучше чем дома, ну, теперь все и бросили стыд и хотят ворами сделаться. Нет, русские уважают и боятся воров, потому им и угождают: «русский закон слаб», закончил казий со вздохом.

Мне вспоминается еще весьма характерный случай:

Приходят ко мне осенью два старика и говорят:

«Посади нас в тюрьму на зиму, дров у нас нет, есть почти нечего, до весны мы просидим в тюрьме, а потом выпусти нас».

«Да ведь в тюрьму сажают лишь в наказание за кражу».

«Мы не воры, чтобы красть».

Постояв немного, они уходят.

Не прошло трех дней, как их приводят со связанными на спине руками. Масса свидетелей (подставных конечно и вероятно друзей). Старики на базаре, якобы, стащили: один халат, другой  —  полбарана. Свидетели и лавочники кричат, прося составить протокол.

И что же?

Буквоед взял верх над наподдававшимся мистификации администратором. Свидетельские показания принимаются на веру, ставится номер, вписывается, записывается и  —  закон исполнен, порок наказан, они в тюрьме.

Вот до какой комедии можно дойти, стоя на ложной почве, и довольствуясь самообманом. И в такое ложное и обидно-глупое положение всегда поставлен администратор, когда ему, вместо того, чтобы быть действительно воспитателем своего народа, приходится применять лишь совершенно неподходящие законы и делать вид, что они вполне делесообразны и справедливы.

Единственная справедливость, признаваемая всякими народами, находящимися на ступени патриархальности и не введшими в свой кодекс выводов психологии, физиологии и  —  риторики, это закон возмездия: око за око. И чем решительней и неумолимее закон этот будет действовать, тем он будет народу казаться более сильным и более справедливым.

Всякие промедления, проволочки, справки, уменьшения вины, народу, безусловно, кажутся слабостями закона. С таким законом можно бороться и даже выходить из борьбы победителем, будучи неправым. Для народа власть не власть, если она не решительная и не быстрая, и в отношении инородцев это в особенности заметно. Начальник в глазах инородцев должен быть носителем власти, а не пиеьмо-водителем ее. И прежде, чем патриархальный народ сможет понять формулу «Tout savoir c'est tout pardonner», пройдут века. Дайте, теперь, народу, привыкшему к закону строгого возмездия, такую формулу всепрощения и можно наверняка сказать, что он сразу станет народом преступным и безнравственным.

Вот причина того, что туземцы Туркестана падают нравственно. Неумолимо сдерживающее начало закон возмездия Корана упразднено, а наш закон, выработанный на совершенно  других основаниях, естественно, не может его заменить.

Быть подчиненным русскому закону может лишь лицо, получившее образование в России, или в русских учебных заведениях и работающее в русской среде. Туземец же, знающий Россию лишь по имени, должен управляться законами, под сенью которых сложился его склад, его нрав взгляды и его привычки. И прежде, чем изменить его закон, надо изменить его быт. Следствие не может стать причиной. Выпустите сразу пар из котла, и вы получите взрыв, потому что при имеющейся температуре воды она остается спокойною, лишь, пока на нее действует сдерживающая ее упругость паров. Выпуская пар постепенно, вода успевает изменить свои условия и в новых условиях сохранить свой спокойный вид, даже и без давления паров.

Кодекс, выработанный народом, является единственным, которым народ может управляться при настоящем его культурном уровне.

Первое, на что должен обратить внимание администратор, это положение главы семьи. Заботы эти всегда найдут отзвук в сердцах инородцев и всегда они их оценят. Если администратор обойдет этот вопрос, то с самого начала явится между ним и народом что-то недосказанное. Обходить его нельзя, и администратор, начиная с него, сразу себя ставит на родственную ногу в отношении наидревнейших обязанностей.

Начав с главы семьи, надо распространить свои заботы на его детей. Высказанным без подготовки почвы заботы о женах, как о таковых, всегда покажутся некоторым вторжением на права инородца, как главы семьи. Жена является собственностью, необходимою для продления рода, и как собственность, зависит лишь от заботы главы семьи. Заботясь же о его потомстве и преимущественно о мужском потомстве, вы идете путем естественной эволюции, вы заботитесь о продлении рода, что за сохранением индивидуума, является самой древней заботой природы. Затем уже попутно идут заботы о дочерях и женах, как о производительницах. Что эти заботы о детях действительно сближают людей, едва ли требует доказательств, и это каждый испытал на себе. Но есть некоторые приемы, которые мне пришлось применить в Туркестане.

Когда мне, после назначения моего приставом, приходилось проезжать через кишлаки моего участка, то на улицах происходило что-то невероятное: женщины и дети, как ящерицы, толкая друг друга, спешили спрятаться и все ворота моментально закрывались. Мне это сильно не нравилось, но, несмотря на увещевания, это не менялось. Тогда я решил начать примирение с детей. Для этой цели я с собой всегда возил в кобурах седла, сахар и конфеты и, проезжая по кишлаку, я, заметив какого-нибудь ребенка, бросал ему конфету или сахар, от которого они сначала моментательно отскакивали. Мало по малу они стали их подбирать, и тогда я всегда с ними здоровался.

Понемногу они стали храбрее и не прошло и месяца, как все, завидя меня издали, ко мне бежали, крича: Ассалям-алейкум! Совсем маленьких ко мне стали выносить отцы, матери и девочки подростки, твердя им: «Тюря якши», чтобы они не боялись.

Однажды, проезжая по пустынному кишлаку, я вижу, стоит мальчик лет четырех на самой дороге и протягивает мне яблоко. Ни на улице, ни во дворе рядом никого не было видно, и это очевидно была его собственная мысль. Этот самостоятельный шаг ребенка явился уже результатом моего приема. Результатом явилось, через некоторое время и то, что туземцы, приезжая ко мне по своим делам, стали с собою привозить своих детей. Оказывается, что дети, узнавши о том, что отцы едут ко мне, просили их взять с собой, чтобы посмотреть на начальника.

Когда я посещал кишлаки, то всегда бывал в их школах и спрашивал детей молитвы, хвалил прилежных и бранил за лень и не послушание.

Через год моего пребывания в Ч……   ко мне приходит отец и приводит своего сына: «Я привел сына к вам как к отцу, знаю, что вы из него можете сделать человека и хорошего мусульманина, возьмите его на воспитание». Я ему предложил поместить сына в русско-туземную школу, но отец отказался, говоря: «Нет там он, испортится, это не то, что у вас».

Впоследствии еще двое туземцев приходили ко мне с подобными же предложениями и с такими же ответами.

Невольно поэтому представляется решение вопроса таким образом: забота о потомстве должна высказываться обучением подрастающего поколения. В прежнее время давали, зачастую, детей на воспитание лучшим людям, впоследствии их заменили учителя. Лучшим т. е. тем, авторитет и нравственный облик которых соответствовали более или менее идеалам данного племени.

Не служит ли, поэтому, вышеприведенный факт, до известной степени, доказательством того, что «народ доверяет начальнику», а отказ поместить в русско-туземную школу не показываете ли он, что «тому начальнику» народ не доверяет?

Если бы, таким образом у начальника, которому народ доверяет, была возможность воспитывать детей, которых ему приводят, то за единицами последовали бы десятки и сотня приводимых детей и народ естественным путем бы шел на слияние с коренным населением, которое ему дало учителя. Мысль эта стара, иезуиты на том основали всю систему своей власти и недавно еще говорили в Германии, что войну 1870 — 71 годов выиграл «народный учитель».

Идя по этим же стопам, Япония своей развитой школьной системой широко , пользуется этим приемом, чтобы воспитать новые поколения в духе, желаемом для правительства, и нет ни одной новой колонии японцев, будь то в Чили, Мехике, долине Миссисипи или Сахалине, где одновременно с колонией не появлялась бы школа, являющаяся залогом будущих побед.

Касаясь программы школ, следует сказать, что только та школа может сделаться популярной и дать хорошие результаты, которая будет: основываясь на выработанном народном опыте, вести его дальше по пути совершенствования на поприще использования той среды и обстановки, в которые поставила инородца природа, т. е. следуя естественной эволюции деятельности, например, промыслов, ремесел и науки до них касающейся. Такой школе народ всегда будет доверять.

Часто бывает, что когда кто-либо в разговоре точно формулирует какую-нибудь мысль или вывод, моментально на это реагируешь и с языка невольно срывается: «Вот, вот это самое, я только что об этом думал, но не знал как именно высказать».

Это встречается часто, по преимуществу в разговорах, касающихся вопросов серьезных, так как в разговорах обыденных, «банальных» подобного затруднения в силу слишком большой практики, встретиться не может.

Разберемся в этом факте: «Мысль эта была в моем мозгу, витала где то далеко, неясно сознаваемая, но чувствуемая, неясно высказанная, но признаваемая правильной. Что же это? Это эволюция мысли общей всему племени, всему народу, мысли, которые в одних, больше над нею работавших, совершивши свой оборот уже вылилась в определенную форму, тогда как в других, занятых другими вопросами, она еще не, приняла окончательной формы, но, двигаясь по тому же пути, она где то вдали вырисовывается на фоне мышления более или менее ясными контурами. Она неясно сознается, витает где то далеко еще, пока неуловимая, но, по направлению, принятом ею, признается правильной. Вот почему она при точной формулировке другим лицом быстро с нею соединяется — как две капли воды, на близком расстоянии, быстро сливается силою притяжения.

Подобным же образом инородец будет мысленно восклицать: «Вот, вот это-то самое, я только не умел это устроить, вот то, что мне нужно!» И по пути такого прогресса может его вести начальник родовым опытом своим прошедшим уже все инстанции мышления дикаря, и обогащенный опытами своей далеко вперед шагнувшей расы. Такой начальник сумеет в инородце вызвать то, что еще лишь туманным контуром витает где-то в дали, в глубине мышления его, что инородец уже предвкушает и признает правильным, но, до которого, будь он предоставлен самому себе, ему еще пришлось бы добираться веками.

Это и есть тот сокращенный путь опыта путем науки которым администратор-воспитатель должен вести своих политических воспитанников ускоренным темпом.

Забота о производителе и о его потомстве включает также заботы о медицинской помощи. И надо признаться, что это больное место наших окраин. Нет надобности перечислять все бедствия, проистекающие от отсутствия этой помощи, я коснусь ее здесь лишь постольку, поскольку необходимость помочь иногда является делом самого начальника и поскольку это может поддержать его авторитет. Каждый инородец склонен в пришедшем, более культурном человеке в особенности, непременно предполагать мудрость «знахаря» и тут-то начальник, если при нем нет медицинского персонала, иногда попадает в затруднительное положение, из которого он не всегда может выйти, не уронив своего авторитета в глазах инородцев.

Приведу несколько примеров из моей «медицинской практики в Туркестане».

Однажды туземка, жена рабочего приносит мне своего сына, ребенка 11-ти месяцев. Оказывается, что ребенок был привязан под карагачем, пока родители были на работе; вернувшись мать увидала, что ребенок как то сев на валявшийся острый сучек карагача прорвал себе мошонку насквозь так, что и с одной и с другой стороны из мошонки вышли гигморовы тельца (извилины семенного канатика), в виде белых сплетающихся узелков. С одной стороны рана была длиной в 2 сантиметра, с другой в 1,5. Весь ребенок был вымазан кровью, смешанной с грязью.

Женщина с плачем мне говорила, что ребенок жить не будет. Я взял ваты, слабый раствор карболовой кислоты 1 — 2 %, промыл все насколько мог, вложил обратно семенной канатик, затем сделал из холста мешечек вроде гнезда, выложенной ватой, который на 4 подтяжках с резиной притягивался к лифчику, и велел через каждые три часа приносить его для перевязки. Не прошло и десяти дней, как ранки совершенно затянулись и мать, принося ребенка мне, сказала: «Я думала, что он умрет, а ты его излечил, возьми его себе в сыновья на воспитание». Но я от этого отказался.

На другой раз приходит ко мне женщина с грудницей. Нарыв по-видимому уже назрел и она страшно мучилась. За неимением приспособленного для этого сосуда, я взял кастрюлю, наполовину наполнил ее золою и заварил золу кипятком; затем, когда вода немного остыла, я велел ей вложить туда грудь. Не прошло и 20 минут, как нарыв прорвался, и весь гной вышел. Я промыл рану, сделал насколько сумел перевязку и через несколько дней женщина совсем поправилась.

Приходит ко мне старик и показывает на бедре застарелую загрязненную рану, величиною с блюдечко. Не зная происхождения раны, я тем не менее ее промыл, обсыпал йодоформом и перевязал. Три дня старик не является. Я посылаю справиться о его здоровье. Умер, говорят. Я расспрашиваю, как было дело и узнаю, что после меня старик пошел к какому-то знахарю и тот велел взять негашеной извести густо посыпать рану и крепко завязать. Так и сделали. «Старик катался, катался, кричал, кричал и помер», просто передали мне это односельчане.

Начался сезон охоты, а старые завзятые охотники сарты предпочитают идти со своим старым саженным самопалом на рогатке, которым, между прочим, замечательно метко стреляют.

Приходят два сарта и ведут третьего с завязанной головой. На охоте у ружья его оторвался казенник, который у этих ружей ввинчивается, и в сторону приклада оканчивается заостренным концом. Этим заостренным концом казенник пробил лоб охотнику и засел там, «вот уже 2 дня» как сказали сарты.

Я им категорически заявил, что раненого немедленно надо вести в Самарканд в госпиталь и мне дать о нем сведения через 2 — 3 дня.

В назначенный срок приходят: «Умер» —  говорят. Оказывается, что придя домой они собрали «Масляхат» совет, как поступить с больным. Судили, рядили и решили, что в Самарканд вести далеко, а лучше его свести к деревенскому кузнецу. «Кузнец попробовал пальцами  —  не идет. . . взял клещи — повернул и у Имамбая череп раскололся и он умер. Все равно и в Самарканде бы умер.

Но не всегда местные приемы так неудачно применяются.

Был невдалеке от сел. Ч…… половинщик у одного богатого сарта. Работая в поле, он каким то образом себе повредил кетменем (туземная лопата) ногу, ударивши по ней. Долго болела нога, наконец, боль прошла, а ногу стянуло в колене так, что и разогнуть не может. Ждет месяц, два, полгода, нога не поправляется и все на костыле ходит. Через несколько времени вдруг Субханкул без костыля и ко мне быстро подходит. «Ты как так скоро поправился!» спрашиваю я.

И он стал рассказывать: «Вижу я, что ногу разогнуть не могу, а мне без ноги что?, помирать!., работать все равно не могу. Позвал я соседа и говорю, ты, Каримка, от меня кроме хорошего ничего не видал, окажи мне службу: сел я под дерево; говорю  —  возьми вожжу, привяжи меня накрепко к дереву. . . привязал. . . Теперь возьми длинный аркан (веревку) и привяжи один конец вокруг себя  —  привязал  —  а другой к моей ноге. Теперь беги. Как побежал Каримка, у меня что то хрустнуло и «исм чикды (память ушла). Потом я проснулся, а Каримка уже домой пошел, да меня отвязал. А у меня нога прямая  —  вот я опять хожу».

Перечислять все случаи, представившиеся мне за сравнительно короткое мое пребывание среди инородцев не входит в программу настоящей записки; я взял только самые характерные, показывающие насколько население доверчиво относится к медицине вообще и насколько, поэтому администратору, имеющему при себе медицинский персонал, легко будет приобрести доверие инородцев на этой почве, и насколько, следовательно, это может содействовать сближению инородцев с администрацией. Тому, кто не жил среди инородцев невозможно себе представить к каким, зачастую, нелепым приемам прибегают туземцы, вроде засыпки ран негашеной известью, трухой, выбираемой из гнилых пней и т. д. Поэтому необходимо, чтобы при каждом администраторе всегда был медицинский персонал и необходимые лекарства, которые бедным можно раздавать бесплатно, но лучше, чтобы за них хоть немного платили. Инородец больше дорожит лекарством купленным, чем даровым. Многолетняя практика докторов английских миссий между инородцами и даже во всем Китае их в этом убедила и они никогда не дают туземцам лекарств даром, чтобы не обесценивать их.

Рождество

Согласно 3-му пункту, поставленной себе перед моим вступлением в обязанности пристава программы, мне предстояло из этики Ислама указывать и напирать на то, что тождественно с христианством, чем и вести народ по пути примирения с христианством.

Задавшись такого целью, конечно, приходилось искать подходящего случая, тем более что пресловутый призрак «газавата» (священной войны)  —  более тщательно поддерживаемой христианской антагонистской литературой, чем мусульманской действительностью,  —  тогда усиленно витал в воздухе, раздувая Андижанское восстание в какое-то обще-мусульманское движение.

Случай надвигался сам собой: наступало Рождество, и я решил его отпраздновать вместе с моими политическими воспитанниками.

Послав принести арчу (дерево вроде туи, растущее на горах), я в С…… закупил пряников, яблок, орехов, свистулок, кукол, лошадей, собак, похожих на львов, все это, конечно, «числом поболее, ценою подешевле», и украсив свою импровизованную елку приказал в 6-ти часам вечера из всех окрестных кишлаков привезти ко мне детей.

К назначенному часу подъехало к моему дому множество арб, на которых была «погружена» детвора мал-мала меньше. Для сопровождения их, а больше из любопытства увязывались с ними и парни и старики так, что «гостей» понаехало человек шестьдесят, а то и больше.

Разместивши их кое-как вдоль стен и на полу, я приказал моему казаку поджечь зажигательную нитку.

Быстро забегал вокруг елки огонек, оставляя за собою следом, звездочками, зажженные свечи, а наверху зарделась большая золотая звезда.

Смотрели молодые, смотрели и старики, и право трудно сказать, которых из них более поразило невиданное зрелище.

Дав некоторое время им наглядеться, я обратился к присутствующим: «Сегодня мы, христиане, празднуем рождество Хазрета Айса, которого вы должны почитать, так как про Иисуса в Коране сказано: Айса-рухул-лах, во кяли-мят-уль-ляхи, расулен-минху (Иисус есть дух Божий и Его слово, посланное на землю). Айсарух-уль-лах нам дал наш христианский закон, по которому все мы христиане должны жить, как и  вы должны жить по закону, данному вам пророком Могометом, Хазрет Айса заповедывал нам любить всех, делать добро и в особенности любить детей. Поэтому, празднуя день его рождения, когда он сам еще был маленьким ребенком, у нас установился обычай дарить детям игрушки и устраивать елку...

А теперь я вам расскажу про вашего Пророка. Когда Пророк делал богоугодное дело, то один из асхабов (спутников) его спросил: «Кто может похвалиться лучшим делом чем то, которое ты теперь делаешь?»  —  «Отец, ответил Пророк, который проснувшись ночью и увидевши, что его ребенок раскрылся, его снова прикроет». В другой раз Пророк сказал: «Если кто хочет сделать богоугодное дело, пусть он пойдет на базар и купит игрушку ребенку».

«Итак, вы видите, что и наш закон и ваш закон велит делать одно и тоже: добро детям. Так давайте каждый из нас, помня свой закон, делать вместе одно общее дело, давайте вместе делать добро детям и вместе праздновать сегодняшний день. Вот зачем я вас собрал.

Затем стали раздавать сласти, а сам я начал с дерева доставать игрушки и раздавать их. Начались оживленные разговоры, пошли шутки, смех, хлопали хлопушки, надевались друг другу на головы пестрые колпаки. От большого скопления народа в воздухе стоял туман, но в этой духоте носилось что-то светлое, хорошее, что-то объединяющее всех присутствовавших, сливающее в одну семью.

Догорела елка, но кто знает, догорели ли огоньки, отражавшиеся в детских глазках, и не породила ли блиставшая огнями елка в маленьких головках понятия о чем то хорошем, веселом, светлом, чему одинаково причастны начальство и народ, мусульмане и христиане...

Да, такими огоньками зарождается «примирение христианства с исламом».

Долго и много говорили в народе о моей елке и долго дети при всяком удобном случае спрашивали родителей: «А скоро ли у пристава снова будет елка?»

Долго пришлось ждать, пока, наконец, мне представилась возможность применить на практике 4-й пункт моей предварительной программы: подобрав известные изречения из Корана, стараться требования правительства основывать, насколько окажется возможным, на требованиях Корана или Шариата, чем дать почувствовать народу, что хотя он и не имеет туземных управителей, управители его знают закон и дорожат тем, чтобы жители были хорошими людьми по своему закону.

Хотя вторую часть этого пункта мне на практике уже приходилось применять, тем не менее, только теперь представился мне случай провести в жизнь первое требование этого пункта.

Дело обстояло следующим образом:

После восстания, поднятого Минтюбинским ишаном, власти стали недоверчиво относиться ко всем ишанам, в каждом из них видя подстрекателя восстания. Поэтому мною было получено предписание от Уездного начальника, в котором согласно приказанию военного губернатора мне предписывалось наблюдать за ишанами своего участка, составить им список с графами и пометками о числе мюридов (приверженцев) их, о их влиянии на народ и постараться пресечь это влияние.

Все ишаны моего участка были мною вызваны в селение Дагбит, где в тот день был базар.

Высокая каменная терраса была убрана по-праздничному, устлана коврами, на которой был поставлен длинный стол. На высоких шестах была прикреплена крыша из ярких вышитых полотнищ. За столом разместились казии, волостные и сельские старшины в пестрых шелковых халатах, а посреди них было для меня устроено место. Перед террасой собралась пестрая толпа «тамаша ючун» (для зрелищ), в несколько ближе к столу вызванные ишаны. Большинство этих ишанов были люди безграмотные, но некоторые из них позировали своею ученостью. Всем им я задавал по несколько вопросов, заранее намеченных мною, и все они «экзамена не выдерживали и всенародно должны были сознаться, что «наукою» не занимаются, а обрабатывают свой участок. Но вот появляется на террасу высокий старик, а стоящий рядом со мною переводчик шепчет мне «это самый ученый из них»,

«Рад познакомиться с мудрым уважаемым человеком. Где учился».

«В Бухаре.»

«Сколько времени»

«Десять лет»

«Надеясь, что ты не откажешь поделиться со мною и объяснить мне некоторые вопросы»

Он кланяется.

«Скажи мне, откуда произошел источник «Зем-зем?»

«Это чудо пророка», говорит он твердо.

 — Зачем же ты мне врешь? удивляюсь я, источник Зем-зем дан Богом для того, чтобы сохранить родоначальника арабского племени в то время, когда Агарь бродила в пустыне с сыном своим Измаилом, и когда мальчик умирал от жажды.

Это верно, я сказал по ошибке.

Я обращаюсь к казию: «Казий, верно я говорю?

Верно, слышится ответ с конца стола, и казий, желая блеснуть, приводит цитату по арабски.

Так вот видишь, я тебя спрашиваю, а ты говоришь неправду. Ты говорил, что зем-зем чудо пророка, значит Пророк делал чудеса?

Да.

Зачем же ты мне опять врешь? А помнишь что сказал Пророк Курейшитам, когда они его просили сделать чудо в знак своего посланничества? Он им сказал: Я прислан проповедовать, а не делать чудес. Может быть я не так сказал? обращаюсь я ко всем сидящим за столом.

Совершенно верно, отвечают многие.

Это я сказал по ошибке, говорит ишам.

Как же это так? Я тебя спрашиваю, хочу узнать, а ты мне все врешь? А знаешь, что сказано в Китабулла? (Коран): Есть ли кто нечестивее того, кто выдумывает ложь о Боге, чтобы вводить в заблуждение незнающих?

Воцарилось глубокое молчание. Ишан опустил глаза.

Не я, а Коран тебе воспрещает учить и выставлять свою ученость. Знай это! Знайте это: обращаюсь я ко всем.

Все некоторое время хранят молчание. Остальные ишаны были уже совсем безграмотные люди, прямо заявлявшие, что ничего не знают.

Не стану повторять, почему я для таких случаев избирал базарные дни, скажу только, что в народе стали говорить, что я более учен чем казий, имамы и ишаны, и все стали ко мне приходить в затруднительных случаях, прося меня их рассудить по закону. И я их судил по Шариату, по которому мне, поэтому, всегда, приходилось подготовляться к данным вопросам, перед моим судебным заседанием. Но так как я не имел времени заниматься лишь судебными разбирательствами, то, в большинстве случаев, я их отсылал к казию, которого просил мне прислать решение по данному делу, и это решение я проверял по Шариату. Казии, зная, что мне Шариат знаком, всегда мне присылали добросовестные решения.

Около селения Ч…… поселился русский помещик, хорошо знавший сартов и прекрасно с ними ладивший. Для увеличения своего поместья он прикупил несколько десятин земли, на которых оказалась могила, уважаемого населением, святого хазрета Юсуфа. Могила эта была совершенно заброшена и разрушена. Он ее приказал расчистить, я ему послал несколько рабочих и в С.... купил хвост яка[6] в оправе, который и был привешен к длинному шесту на могиле. Об этом заговорили. Тогда я пожертвовал имаму рубль для покупки свечей, зажигаемых во время молитв.

Через несколько времени помещик этот праздновал сбор первого посева и устроил «палау» для своих рабочих. Но какой то вновь пришедший стал говорить, что грех есть еду неверного; и рабочие один за другим отказались есть. Помещик, страшно обиженный, прибегает ко мне и спрашивает, как ему поступить. Я велел собрать рабочих. Виновник убегает. Собрав рабочих я им объясняю, что по Шариату животное должно быть убито с пролитием крови и с призыванием Бога, и, что если русский рабочий сначала ударит барана обухом, то это для того, чтобы баран не мучился, так как по Шариату полагается убивать животное наименее мучительным образом, но, что сейчас же он перерезал горло. Затем я им объяснил, что каждый русский перед началом каждого дела говорит: Господи благослови, что значит — Бисмилляхи рахмани рахим, — и что, поэтому, они могут есть предлагаемый палау. Но оскорблять хозяина, отказываясь от его пищи, они не имеют права.

Видя, что они уже сдались, я продолжаю: «Вы думаете, вы одни угодны Богу. Нет, Богу угоден тот, кто живет по его закону, кто чтит Его святых и их могилы. Поэтому весь кишлак и вымер здесь[7], что вы позабыли и забросили могилу вашего святого...» Видя, что нервы их уже натянуты, я встаю и говорю несколько пониженным голосом: «Не передавайте дальше, что я вам скажу, сегодня ночью я видел сон: приходит ко мне высокий старик в чалме с белой бородой и говорит: «Мени танымадинг ми?» (Узнаешь ты меня?)».

Я говорю: «Иок таксыр» (нет, господин).

«Мэн Хазрет Юсуф Шахид». (Я Хазрет Юсуф. Свидетель).

Не успел я это высказать, как все они, сколько их тут было, форменно завыли, закрыв лица руками и покачиваясь из стороны в сторону.

Дав им время успокоиться... Я им сказал: «Идите, ешьте и не кусайте, как злые собаки руку дающего от сердца».

Излишне будет упоминать, что все они тут же пошли просить прощение за нанесенное оскорбление и все принялись за еду.

С тех пор по всему участку разнеслось, что я под покровительством Хазрета Юсуфа.

Этим примером я закончу перечень приемов, как он мне представляется, для приобретения доверия инородцев. Само собою разумеется, что в живом деле не может быть мертвящей рутины, и что до бесконечности разнообразны приемы и случаи, представляющиеся администратору-воспитателю, задавшемуся мыслью выполнить возложенную на него высокую задачу — вести вверенный ему народ по пути культуры, вырабатывая из имеющегося материала более совершенные формы жизни.

Со вступлением на эту специальную почву потребуются и специальные соображения, основанные на данных каждой данной страны. Но во всяком случае придется прибегнуть к «местному праву», которое и явится точкой отправления дальнейшего поступательного движения и которым поэтому игнорировать безусловно нельзя.

Неопровержимая биологическая истина гласит: клетчатка отпадает лишь когда она мертва и заменена уже новой; а порядок эволюции таков, что старое, совершая оборот вокруг себя, становится новым, обновляясь изнутри и стряхивая отжившее.

Сбрасывать старое, не озаботившись, сначала прочно подвести под него, заменить его новым, является таким образом биологическим абсурдом.

Истины эти всецело могут быть перенесены на почву администрации и утверждение противного грешить против законов природы.

Эпилог.

От военного губернатора по уездам С …… области был в 1899 году разослан приказ: Представить соображения о переустройстве духовного быта мусульман.

Вы единственный, который в нашем уезде занимались этим вопросом, говорит мне начальник уезда, вполне признавший мой взгляд на вещи, напишите краткую записку об этом.

Я представил записку в духе настоящей.

Через несколько времени прихожу к уездному начальнику, и он мне говорит:

Я показывал вашу записку военному губернатору, он прочел и сказал:

Я не думал, что Термен такой ретроград. Нам нужно игнорировать Шариат, а не подымать его значение. Надо, чтобы они его забыли и могли управляться одними нашими законами.

Я поклонился и ушел.

 



[1] Арык, канава для орошения в Туркестане.

[2] Если мусульманин перед показанием на суде сотворит намаз (омовение), то он всегда покажет правду, потому что он говорит перед Богом. Принимать клятву ни один мусульма­нин мало-мальски себя уважающий не станет потому, что это воспрещено законом и честный мусульманин скорее согласится проиграть на русском суде дело, чем принять клятву. Клятву принимают специалисты этого дела «касам-хоры», т. е. поедатели клятв. Мне туземцы говорили, что таких касам-хоров можно сколько угодно найти на каждом базаре, они специально идут свидетельствовать за деньги в русских судах, так, что любой мошенник всегда имеет возможность при помощи таких свидетелей касам-хоров, показывающих под присягой на русском суде, выиграть дело даже явно ложное. Но печальнее всего то, что власти, зная об этом, продолжают приводить к присяге, и отказывающийся от принятия присяги всегда проигрывает. Многие честнейшие правдивые мусульмане пострадали от этого порядка.

[3] Следует заметить, что большинство населения очень невежественно насчет своей религии, и очень немногие знают даже самое необходимое число своих молитв. Мне встречалось видеть в кишлаках даже совершенно безграмотных мулл, которых я после краткого экзамена прогонял с их должностей.

[4] Чалма есть ни что иное как саван.

[5] Плеть, которой раисы (духовные цензоры востока) наказывали за преступления против веры. Состоит она из сшитого ремня шириною в ладонь, толщиною в 0,5 пальца и длиною около 3/4 арш. с деревянной рукояткою. На русском востоке должности раисов упразднены.

[6] Это считается на Востоке священным украшением на могиле святых.

[7] Несколько лет тому назад в этой местности было поветрие, унесшее целые кишлаки.



старая книга!

поиск с анекдотом

поиск с английскими поговорками

начни свой поиск


Используются технологии uCoz